Различные образы человека содержат в себе определенные проблемы, «боли времени» как общества в целом, так и человека в нем. На уровне конкретного ученого такая «боль» будет переживаться как актуальность исследования, увлеченность и одновременно как способ устранить эту «боль» своими исследованиями, а иные вопросы, актуальные некогда ранее, не получат такой эмоциональной окраски. Характерно, что такой тип интериоризации социально актуальной проблемы в ум ученого в ходе его становления заведомо закладывает и определенную амбивалентность той силы и того интереса, что движет им. Путь искреннего ученого тогда будет напоминать чрезвычайно трудоемкий подъем на вершину, превозмогающий эту «боль», вынужденно сообразующийся с ней, но лишь с целью добраться до той точки, в которой «боль» исчезнет, с тем чтобы ощутить, наконец, свободу, и свобода эта выглядела бы как прямой доступ к тому самому «говорящему языку», как возможность прямого с ним диалога. Увы, на деле каждый ученый так или иначе балансирует на гране различных вершин, не взбираясь на них до конца. Ниже мы будем обсуждать следствия такого понимания статуса науки, отметим пока одно существенное обстоятельство – необходимость методологической рефлексии этого баланса языка, социального запроса и объективности.
Различные образы человека и различные проблемы общества отражаются, в частности, в разной степени интереса к вопросу целостной, единой психологии, так что затухание и периодическое вспыхивание интереса к этой теме, обозначенное в начале статьи, не являются случайными, но связаны с тем, является ли ответ на вопрос о единстве понимания человека сущностным для существования всей области знания, либо же нет. Примерами образа человека, планки, при которой вопрос о целостном образе будет актуален, содержится по меньшей мере в трех образах, проектах человека. Один из них, который во многом и раздул огонь кризиса психологии – планка человека как части чего‑то большего, чем он сам – общества и / или идеологии, можно сказать, холистический образ человека. Имеются в виду в первую очередь парадигмы экзистенциализма, гештальтизма и марксизма в психологии. В последней на раннем этапе задача революционного построения целостного образа нового типа человека, деятеля, изменяющего реальность, подчиняющего себе ее и самого себя через вынесение собственно человеческой сущности в плоскость общества, и в этом смысле человека свободного, актуализирует и задачу решения кризиса «фасеточной», да и в целом многополярной психологии. Причем решение это видится особым образом, «революционным», или «акушерским» [Мазилов, 2019], когда психология «беременна» этой новой парадигмой и в муках кризиса ей вскоре предстоит ее неизбежно родить. Характерно, что этот подход, при всем его «окрыляющем» потенциале (имеем в виду все ту же метафору Хайдеггера), неизбежно предполагает большую долю догматизма, при котором во многом «говорящий язык» исследователей опосредуется идеологией и монистической методологией, пусть рационально обоснованной. В случае утраты искренней веры в идеологию и ее отчуждения «говорить» начинает постоянно меняющаяся политическая конъюнктура, финансово обеспечивающая существование института науки. Для этого промежуточного этапа характерен образ «человека подстраивающегося», который на следующем этапе, когда следование идеологии становится не обязательным, превращается во второй проект человека, при котором дискуссии о единстве предмета психологии могут иметь место – «человек имитирующий». Сперва между бытием, «говорящим языком», и ученым становится посредник, напоминающий священника – идеология. Затем по внешним политическим причинам образуется пустое место, которое заполняется симулякром этого посредника – имитацией научной деятельности, имитацией дискуссий, где напрочь отсутствует критика, при которой важно по инерции соблюдать внешнюю форму, видимость соответствия определенным нормативам ради них самих, будто, как прежде, это могло бы также приводить нас к бытию, когда был надежный проводник. По иронии, если мы утратили с ним непосредственную связь (какая была у «отцов» марксистской психологии), а тем более, если он и сам исчез, этот путь заведомо будет вести в пустоту. На наш взгляд, во многом утрата интереса в мире к дискуссиям о предмете психологии была связана с затуханием холистического проекта человека, заменой его «фасеточным», а периодический интерес к этой теме может (порой даже справедливо) ощущаться мировым сообществом именно как следствие такой имитации – это может являться неявным (но не единственным) коннотатом обидного для отечественной психологии отнесения некоторыми исследователям ее к «туземной» или сугубо «национальной».
Есть основания полагать, что мы живем в эпоху очередной смены образа человека, связанной (как и прежде) с развитием современных технологий. Есть также основания предполагать, что в рамках этого нового образа интерес к теме психологии целостного человека, а также целостной психологии как таковой вновь приобретет характер жизненно необходимого для науки, что возродит былые дискуссии на совершенно новом уровне в международном сообществе, ведь образ этот с большой вероятностью затронет все страны. Прежде чем обсудить такую перспективу, резюмируем сказанное выше с целью определить возможную трансформацию психологии на подступах к этому новому пониманию. Продолжая выдерживать метафорический стиль изложения, подытожим одним предложением: предмет психологии сказан образом человека в культуре, говорит языком объективной действительности и молчит о том, какая именно реальность стоит за ним. Как бы содержательно ни был определен предмет исследования науки психологии, он окажется зависим от того, что мы понимаем под человеком в его предельном смысле. Это внешний по отношению к самой науке культурный аспект предмета психологии, специфика которого должна быть учтена. Другой аспект относится к той части предмета психологии, которой он соприкасается с объективной истиной. Сюда относятся не столько надындивидуальные схемы теоретизирования и экспериментирования, а в первую очередь все то, через что объективная реальность неуловимо диктует исследователю свою волю, по мере того как продвигается исследовательская культура – «говорящий язык». Эти два аспекта, и в особенности второй, не лежат на поверхности, имеют тесную связь и требуют специального анализа – в этом смысле предмет «молчит» о том, каким образом он связан с культурой и действительностью. Первый аспект требует экспликации связи актуальных проблем с общей линией научных исследований, прогнозирования перспектив. Второй – развития особого рода научной этики. Мы предполагаем, что то, что Л. С. Выготский обозначал как практику, диктующую «железную методологию», является частным случаем области «говорящего языка» психологии, открытие которой состоялось и было абсолютизировано в той области, интерес к которой был тогда обусловлен как раз во многом первым аспектом – культурой времени. Сейчас же понятно, что далеко не всякая практика является такой надежной опорой, иначе мы бы не наблюдали «схизиса» академической и практической психологий. Но есть в практике и существенное, о чем говорил Выготский, и это – привилегированный доступ к истине, способность этого практического языка в определенных условиях подавать свой «голос» вопреки основному теоретическому языку исследователя. Проблема этого «голоса» заключается, как писалось выше, в том, что у нас, судя по всему, нет иных средств для вынесения суждений о самом этом языке, но есть возможность лишь бдительно вслушиваться в самые неожиданные области исследования, где он может проявиться. С этим связана этика исследования, которая, на наш взгляд, должна служить и в определенном смысле методологией. Этика эта заключается в признании ценности различных парадигм психологии, но речь не об их самоценности и даже не о том, что они могут служить напрямую материалом при разработке концепций более высокого уровня. Речь идет об уважении их возможности открытия таких необычных областей реальности, в том числе теоретической, в которой будет слышен тот самый зов истины – если мы не можем его дедуктивно вывести, непосредственно попав в платоновский мир истинных идей, то можем хотя бы вдумчиво прислушаться ко всем формам и местам, откуда слышен этот зов. Иными словами, «религией» ученого должно стать понимание. Понимание как самоценный процесс, позволяющий воздерживаться от преждевременного закрытия методологических путей, как процесс диалога, а также чуткость к собственному научному пути. Представляется, что построение целостного образа человека в рамках науки не будет возможно без такого понимания.
Мы начали с обсуждения наблюдаемого спада интереса к вопросу единой парадигмы психологии, показали его неслучайность, а также обрисовали те компоненты предмета, рефлексия которых, как представляется, составляет сущностный аспект высокоуровневых суждений о будущем развитии психологии. Поверхностная рефлексия второго компонента приводит нас к утверждению необходимости непредвзятого понимания как ценностной установки исследователя. Остановимся подробнее на первом аспекте – культурном образе человека и его влиянии на психологию будущего.
Мы живем в эпоху больших данных и технологий искусственного интеллекта (ИИ). Если на заре становления эти технологии представляли из себя довольно упрощенные алгоритмизированные вычисления, то сейчас ряд технологий уже прочно вошел в нашу жизнь, в том числе благодаря их применимости в профессиональной сфере (например, при постановке диагнозов, досмотре вещей, управлении автомобилем и пр.) и в обыденной жизни (в каждом смартфоне множество программ, от сортировки фотографий до голосовых ассистентов, работают на алгоритмах ИИ). Удивительная магия «черной коробки», которая, тем не менее, выдает точные и применимые на практике ответы на самые разные вопросы, заставляет правительства и ученых всего мира инвестировать все больше ресурсов в его развитие. Могущество некоторых современных алгоритмов, помноженное на технологический оптимизм и на присущую людям логику «вот приедет барин, барин нас рассудит», возводит постепенно, но уверенно новый образ той планки, которая задает образ стремлений человека: «придет компьютер, и компьютер нас рассудит» [Корнилова, Нестик, 2019]. Тем большим, что составляет сущность образа человека, теперь может выступить уже не общество, ценности и пр., а сверхчеловеческий интеллект, в который включен интеллект естественный, человеческий. Самое любопытное в том, что компьютер, похоже, и правда уже «пришел» и уже начинает нас постепенно «судить». В плане влияния этого образа на психологию стоит отметить две вещи. Во-первых, эта тенденция является закономерным продолжением описанной выше конвейерной системы психологии и путем ее синтеза «снизу вверх». Дело в том, что для обучения ИИ как раз и требуются большие объемы упорядоченных данных, что единственно и возможно при такой системе. Психологи уже вполне серьезно обсуждают заимствование методологических принципов из сферы машинного обучения, и первым ярким провозвестником нового подхода является дискуссия о том, что психологии, возможно, следует опираться не на возможности объяснения феноменологии, а на возможности предсказания [Yarkoni, Westfall, 2017]. Иными словами, хороша не та модель, которая хорошо объясняет, а та, которая позволяет нечто предсказать. Именно так и работает ИИ, и, к нашему удивлению, понимание и предсказание теперь нельзя очевидным образом свести воедино, как это было раньше. Далее, уже сейчас по значимым для науки направлениям предпринимаются попытки синтезировать и разметить большие объемы научной информации: метаанализы, интерактивные атласы, специальные базы данных эмпирических исследований определенной сферы, размеченных по теоретическим ориентациям и особенностям организации дизайна исследования [прим. Yaron et al., 2021], а также проекты коллабораций большого количества лабораторий [прим. Moshontz et al., 2018]. Во многих проектах по систематизации научного знания применяется искусственный интеллект для упрощения этой систематизации [прим. Nicholson et al., 2021]. Все это, с одной стороны, действительно организует сеть психологической науки из взаимодействующих центров различной ориентации. Все это, как писалось выше, создает очень прочный и разветвленный фундамент укорененной в эмпирию и сотрудничество конвейерной фабрики психологической науки. Но, помимо описанных выше «старых» проблем этого синтеза науки, возникает второе обстоятельство влияния ИИ на психологию: если логически и практически довести до предела эту идею, то она приведет к гибели всей психологии как самостоятельной науки. Обратимся вновь к языку метафор, чтобы лучше понять, о чем идет речь. Образно кризисное положение психологии Н. Н. Ланге сравнивал с Приамом, сидящим на развалинах Трои. Преимущество конвейерной психологии, действительно, в том, что ее фундамент выглядит нерушимым. Действительно, для прочности «фасеточная» психология вынуждена отодвинуть далеко вперед вопрос получения целостного образа человека. Но существует и иной, куда более вероятный вариант смерти огромного и прочного промышленного предприятия – не его разрушение из‑за катаклизмов, а исчерпание необходимости в нем. Если так будет продолжаться далее, то при следующем рефлексивном пробуждении психология увидит свой кризис не в руинах, а в собственной ограниченности, несопоставимости амбиций и реального результата. То будет не разрушенная Троя, а опустошенный город Терлингуа, построенный как промышленный город для шахтеров и превратившийся в город-призрак после исчерпания ресурсов добываемой там ртути. И чем более разветвленной и эффективной будет эта промышленная сеть по «добыче» знаний «снизу вверх», тем скорее она уйдет в небытие как научная дисциплина.