«В реальной жизни нет монопредметности»

С моей точки зрения, в определении понятий ничего существенного за последние 150 лет не произошло. Неокантианцы традиционно выделяли две группы наук: науки о природе и науки о человеке (или о духе, если вспоминать Дильтея). Вторые изучают нечто рукотворное, в отличие от первых, которые изучают, например, законы эволюции или космологию. Но мне кажется, что за последние несколько десятилетий граница между гуманитарными и негуманитарными науками в значительной степени стерлась, и проблемы технического характера не могут решаться без того, что раньше называлось гуманитарным знанием. Тот же искусственный интеллект представляет собой сочетание не только технологий, но и, безусловно, вещей, связанных с языком, с психологией.

Наиболее интересные объекты изучения и конструирования в современном мире — синтетические. Они совершенно не терпят жесткого разделения. Поэтому сказать, где заканчивается лингвистика и начинается математика, ей-богу, сложно, а главное, непонятно — зачем?

Да, на стыках и на границах. Поэтому, конечно, и общеобразовательная школа, и, к сожалению, высшая школа очень часто теряют свою привлекательность. В реальной жизни нет монопредметности. Еще сколько-то лет институциональная структура будет поддерживать искусственное разделение дисциплин. Но это уходящая натура.

Понимаете, когда нужно сделать разработку типа «Стратегия социально-экономического развития большого города», то в команде нет отдельных историков, филологов, экономистов, технологов и т. д. Вопрос «что такое хорошее образование?» подразумевает ответ «это образование не монодисциплинарное».

Мне рассказывали, как изучают биологию во вполне стандартной английской школе. Например, человеку надо понаблюдать за растущим цветком. И в классе формируется некая группа, которая занимается этим проектом. А в группу входят русские, китайцы, индусы, дети из обычных британских семей… Теперь вопрос: они выращивают цветок или обучаются коммуникации? И в этом смысле решение родителей «а давайте-ка мы это все дома еще лучше сделаем, чем в школе» лишает детей возможности получить навык горизонтальной коллективной коммуникации. Нет, можно, конечно, в одиночестве изучать математические формулы или литературоведческие термины, но тогда теряется вторая составляющая того, что называется хорошим образованием.

Невозможно думать в одиночку. Человеку нужна последующая коммуникация. Это тоже гуманитарный тезис, да? В этом смысле онлайн или офлайн — не важно. Я вот, скажем, на примере своего сына, который тоже сейчас сидит на этом самом онлайне, вижу, что у них — может быть, не в тех форматах, которые мне нравятся — но, безусловно, существуют горизонтальная коммуникация и система поддержки. Они друг с другом обсуждают что-то, или дают списывать, в конце концов, или там еще что-то происходит. Но вот эта линия очень четко выражена. Ну да, они используют для этого социальные сети; но, в принципе, были бы другие каналы — наверное, использовали бы другие. И это такой признак хорошего образования. Правду же говорят, что в Оксфорд или Кембридж, извините за банальность, поступают не потому, что там лучше учат. Просто там ты приобретаешь социальный капитал. Причем не важно, что ты изучаешь — медицину, историю или математику.

Я считаю, что пандемическая волна обострила некоторые процессы, но не внесла в них — по крайней мере, пока — ничего нового.

Этот процесс начался задолго до пандемии. Корпоративизация жизни происходит не только в России. Но одновременно на противоположном полюсе существует то, что Дэниел Пинк в свое время назвал нацией «свободных агентов», то есть профессионалов, которые работают по специальности, не будучи членами корпоративной среды. Например, бухгалтер сидит в своем загородном доме и консультирует сотни клиентов по всему миру. Или проектировщик год работает по 24 часа в сутки, а потом на полгода уезжает на Барбадос. Они имеют более слабые социальные гарантии, но значительно большую свободу маневра.

В этом смысле существует классическая академическая парадигма, которая продолжает воспроизводить чистых математиков, историков или филологов. Параллельно появляется тренд — ориентация на сложные интеллектуальные мозаики, которые требуют симбиоза. Обе линии вполне имеют право на существование. И пусть оно так и будет. Но, понимаете, классический университет несколько столетий назад оправдывал свое понятие «универсума» тем, что имел различные дисциплинарные блоки. А современные университеты, с моей точки зрения, определяются разными типами содержания образования. Это и классическое содержание знаниевого типа, и компетентностное, и, условно говоря, топологическая грамотность. Например, человек не может прочесть все книги в библиотеке, но он точно должен знать, как библиотека устроена, чтобы в случае необходимости их найти. Эта стратегия различных типов содержания образования позволяет сохранить универсальность как самого университета, простите за тавтологию, так и студента.

В более-менее стабильные времена образование выполняет по отношению к культуре в широком смысле вполне себе транслятивную роль. Оно задает нормы, мысли, коммуникации, которые передаются из поколения в поколение. Но время от времени наступают периоды турбулентности, когда существующая система норм перестает быть востребованной или эффективной с точки зрения формирования жизненных стратегий. И хорошее образование превращается в площадку для эксперимента и зарождения новых норм, новых способов взаимодействий, коммуникации, соединения разного. Наиболее очевидный пример: университет открывает рядом с собой бизнес-парк, где студенты и выпускники запускают какие-то проекты. Мне кажется, что мы сейчас переживаем такой период, и, в принципе, хороший университет — сам по себе площадка нащупывания новой культурной калибровки: международной, национальной, технологической, технологической в связи с гуманитарной, и прочее. И мы знаем в истории периоды, когда университет такую функцию выполнял. Например, в XIX веке в Германии единый язык образования для разных германских государств и княжеств позволил впоследствии объединить страну.

По этому поводу идет довольно много баталий. Что такое университет? Это возможность вытащить себя из окружающей злободневной реальности и заняться более глубинными вещами, связанными со способами мышления, критическим осмыслением этой социальности, получением определенных навыков, которые помогают в эту социальность встроиться и как-то ее видоизменять. Я не думаю, что эта ситуация кардинальным образом изменилась.

Слушайте, сколько веков существует образование, столько мы говорим о его кризисе. То, что сейчас гуманитарные науки, пусть в несколько необычном виде, востребованы всеми мировыми трендами — это абсолютный факт. Причем в тесном замесе вместе с генетикой, математикой, программированием.

В какой мере существующая система не только гуманитарных дисциплин может отвечать на вызовы? Это вопрос. Далеко не всегда. С другой стороны, вот эта дефицитность или неспособность ответить — ситуация очень эвристичная. И в той мере, в какой традиция этого типа гуманитарного мышления продолжается, те или иные ответы будут искаться, и этот гуманитарный тип мышления будет как-то встраиваться в разного рода интеллектуальные и эмоциональные традиции современной мысли.

Не могу сказать, что я безусловно удовлетворен финансированием высшего образования. Но в общем ситуация не очень отличается от той, которая была двести-триста лет назад. И фундаментальной, и прикладной науке, каким бы ни было это условное разделение, приходится искать источники поддержки. Можно довольно много обсуждать, каким образом меняется конфигурация каналов финансирования. Можно вспомнить, что, например, в момент обострения ближневосточных конфликтов открывается больше кафедр по изучению восточных языков или восточных культур. Существуют эти притоки, оттоки, и, наверное, они не очень рациональны с точки зрения долгосрочной стратегии. Но так было всегда. Борьба за финансирование останется одной из важных функций руководителей образовательных институций.

И государство, и система образования являются очень традиционными социальными институтами, они по определению всегда будут опаздывать. Но есть в этом, наверное, какая-то мудрость, понимаете? Всякого рода изменения в институтах образования начинают сказываться самое раннее через 10−15 лет после их (изменений) учреждения. Поэтому есть отдельные эксклюзивные примеры быстрой реакции, особенно небольших университетов. И в этом смысле я представляю один из таких университетов — Шанинку. И мы там с моими коллегами, например, из той же Российской экономической школы или Европейского университета в Санкт-Петербурге, обсуждаем возможность такого взаимодействия и сетевого партнерства — именно потому, что камерные, эксклюзивные образовательные институции быстрее реагируют на внешние вызовы.

Современный хороший университет определенным образом участвует в принятии решений, имеет свое поле консалтинга. Например, мы очень надеемся, что нам совместно с коллегами из других небольших университетов удастся отработать формат одногодичной магистратуры по аналогии с тем, что имеет место в большом мире. Для ускорения процессов высшего образования. Такой запрос у регулятора есть.

Для нас один из вызовов связан с пониманием того, как гуманитарное знание и гуманитарное мышление вплетаются в современные тренды. Очевидно, что от современных профессионалов ждут и технологических, и гуманитарных, и бизнесовых подходов. В этом смысле есть вопрос: каким образом, отталкиваясь от гуманитаристики, можно достроить компетенции, связанные с бизнес-проектированием или технологической футурологией? Или можно озвучить его по-другому: «Где и кому нужен гуманитарно образованный человек?»