Проблемы модернизации, смены ценностей, становления идентичности в изменяющемся мире снова и снова выходят на передний план. Неоднородность социокультурной ткани современности порождает причудливые сочетания старины и новизны, «кентаврические образования», антиномичные движения и тенденции (Гусельцева, 2019; Тощенко, 2015).

Динамика современности создает как видимые, так и невидимые трансформации. Меняются ценности, диверсифицируется социокультурное пространство, преображается повседневный мир и быт людей, практически на всей планете ведется поиск новых практик жизни и моделей образования. В России эффект незавершенной модернизации приводит к депривации образов будущего, социальной депрессии и утрате творческого потенциала страны (Асмолов & Гусельцева, 2019а; 2019b), тогда как в любом переустройстве мирового порядка преуспевают те, кто находится в фарватере перемен. В глобальном мире трансформации так или иначе затронут все социокультурные слои, однако позитивные плоды изменений значительно раньше испытывают общества, сознательно вступившие в модернизационный процесс, ориентированные не столько на уходящие традиции, сколько на позитивные образы будущего.

Россия в текущих трансформациях современности в очередной раз вынуждена осуществлять незавершенную модернизацию (Гудков, 2011; Травин, 2015), выстраивая собственную идентичность в новом — постсоветском, посткапиталистическом, постпостмодернистском — мире. Вопросы, направленные на поиски идентичности и конструирование образов будущего, встают, с одной стороны, в необычных, с другой — во вполне традиционных для российской интеллектуальной истории формулировках. Ибо Россия, страна, распростертая между Европой и Азией, амбивалентно относится к европейским ценностям и ищет идентичность не столько всматриваясь в себя, сколько ревниво оглядываясь на Запад: почему Россия — не Америка, почему не Европа, не Норвегия, не Финляндия, не Голландия? (Андрейчук, 2017; Овчинников, 2018; Парфенов, 2011; Паршев, 2006; Рувинский, 2017; Салтыкова, 2011; и др.).

В данной статье эти вопросы рассматриваются в концептуальных рамках методологии латентности и культурно-аналитического подхода (Гусельцева, 2019). Представляется, что отличия России от Америки, Европы, Азии и Скандинавии обусловлены доминирующей системой ценностей, повседневными жизненными практиками, а также состоянием (простотой или сложностью) рациональности. В этой связи обсуждается дифференциация типов рациональности не в привычном контексте эпистемологии науки с выделением классической, неклассической и постнеклассической рациональности (Степин, 2000), а выделение форм рациональности на основании культурно-психологического анализа и исследовательских задач психологии повседневности (Гусельцева, 2019). Опираясь на работы отечественных и зарубежных философов, а также историков культуры (Межуев, 2012; Скирбекк, 2017; Хабермас, 2003; Швырев, 2003), можно утверждать, что в процессах модернизации ключевую роль играют такие типы рациональности, как научная, правовая, коммуникативная, аргументативная, интерпретативная и др. (Гусельцева, 2020). Именно развитие названных форм рациональности обеспечивает в конечном итоге успешную трансформацию в современность, производство тех ценностей и образов будущего, которые также создают и достойное настоящее — качество жизни, мотивацию к саморазвитию и производительный труд на благо страны.

Представление о европейской (западной) модернизации как о едином процессе, как правило, складывалось с позиции макроанализа, со взгляда на западные страны извне. В реальности же эти страны, несмотря на общую и сформировавшуюся уже в наши дни европейскую идентичность, разительно отличаются друг от друга, а их история при микроаналитическом подходе представляет множество путей модернизации (Eisenstadt, 2000). Последнее обстоятельство создает широкие возможности для осознанного выбора в современности наиболее подходящей культурно-психологическим особенностям страны модернизационной модели развития.

Исторически ориентируясь на Европу, Россия заимствовала оттуда не столько культурные практики, сколько технологические инновации. СССР в ХХ веке соотносил свое развитие с Америкой («догнать и перегнать» — известный лозунг советской эпохи). Однако в наши дни в социальных науках широко обсуждаются достижения экономики, образования, построение государства всеобщего благоденствия в скандинавских странах. Весьма показательно, что Финляндия успешна в образовательной сфере (Сальберг, 2015), Норвегия — в экономическом росте и экологии (Мовчан, 2017), Голландия — в рациональной организации и благоустройстве повседневной жизни (Травин, 2015). Представляется, что именно скандинавская модель модернизации в большей степени отвечает как социокультурным особенностям России, так и ценностным ожиданиям ее граждан.

На рубеже ХХ-ХХI вв. появилось немало работ, доказывающих приоритетную роль ценностей, повседневных жизненных практик и культурных факторов в процветании общества (Аджемоглу & Робинсон, 2016; Лебедева & Татарко, 2007; Культура имеет значение, 2002; Харрисон, 2008; Харрисон, 2014).

Как было отмечено выше, исторически образцом социокультурной модернизации для России выступали европейские страны. Однако, несмотря на тот факт, что именно успехи Голландии вдохновили Петра I на проведение реформ, в инструментально-технологическом плане Российская империя ориентировалась скорее на Англию, Францию и Германию. Зарождающиеся российские элиты использовали в качестве средства общения французский язык, а российская система образования устраивалась по немецкому образцу. В советское время и особенно в годы перестройки предметом подражания и вожделения российских элит выступали Америка и развитые страны западной демократии, однако и оттуда механически позаимствовали исключительно экономическую модель, но не социальные институты и культурные практики, и тем более не ценности. Мужество пользоваться собственным разумом (И. Кант), автономия личности и социальное доверие, развитие коммуникативной и правовой рациональности, повседневные практики свободы и ответственности не рассматривались реформаторами в качестве необходимых факторов модернизации. Однако в наши дни в контексте возрастающей значимости культурно-психологических факторов среди отечественных экспертов сформировалось понимание, что для российского общества более релевантной (в силу ориентации на ценности социальной справедливости и равенства перед законом) является скандинавская модель социального государства (Берулава & Нижегородцев, 2011; Ветрова и др. 2017; Нуреев, 2013; Ситников, 2016).

Следует отметить, что для социально ориентированных скандинавских стран характерны высокий уровень образованности населения и эффективная система государственного управления (Pinker, 2018). В постсоветском же дискурсе российских интеллектуалов эгалитаризм нередко порицается. Ими высказывается пренебрежение к ценностям социальной справедливости, в то время как именно эти ценности остаются устойчиво значимыми для российского общества. При этом в передовых странах Запада существенно возросла доля расходов на социальные нужды: от 1,5% ВВП в начале XX в. до 22% в настоящее время (Pinker, 2018). Северные демократии, Канада и Новая Зеландия (в отличие от США и ведущих западных стран) вполне успешно соединяют сегодня свободный рынок с прогрессивным налогообложением и весомой поддержкой систем социальной защиты. Подчеркнем, что именно эти страны обогнали США по множеству показателей человеческого благополучия. В них также сохраняются низкие показатели уровня преступности и детской смертности, широко представлены практики взаимопомощи и солидарности, ценности образования и высокая продолжительность жизни (Pinker, 2018).

Данная модель объединяет траектории развития таких стран, как Дания, Исландия, Норвегия, Финляндия и Швеция. Ее характеризуют следующие особенности: гармоничное сочетание социализации и индивидуализации в воспитании подрастающих поколений, а также солидарности и личностной автономии, социальной защиты и обеспечения прав человека, поддержки социальной мобильности и устойчивого экономического роста. Скандинавская модель ориентирована на социальное государство и его максимально дружественное отношение к человеку: обеспечение социальной справедливости, всеобщей занятости, гендерного равенства. Безусловное достоинство каждого человека, гарантии социальной защищенности и равенство всех перед законом — ключевые особенности устройства скандинавских государств (Хелантера & Оллус, 2004; Химанен & Кастелс, 2002; Andersen et al., 2007; Einhorn & Logue, 1989).

Однако, несмотря на тот факт, что в XXI веке социальные науки позволяют прочертить дорожные карты и сделать сознательный выбор в пользу оптимальной модели развития, исключительно опоры на знание здесь недостаточно: необходимы политическая воля, качество элит (их самодисциплина, рациональность, способность к самоограничению), а также труды просвещения, львиная доля которого выпадает на систему образования.

Одним из первых вопрос «почему Россия не Финляндия?» поставил Л. Г. Парфенов (2011; 2014), а ответом на него явилась авторская диагностика состояния российского общества. (Заметим, что феномен, который автор обозначил как «самокритичность», соотносится с развитием рефлексивной рациональности).

В дальнейшем полем для исторической рефлексии выступил характерный круг вопросов «почему Россия не…» (Андрейчук, 2017; Паршев, 2006; Салтыкова, 2011; Смирнов, 2006; и др.). Однако поставить диагноз и найти адекватный способ лечения — разные задачи. На сегодняшний день, несмотря на множество концепций и гипотез, удовлетворительного решения проблем модернизации российского общества так и не найдено. Возможно, поэтому нам следует: 1) обратиться к опыту не ХХ, а ХХI века, и 2) присмотреться не к таким странам, как США, Германия, Франция или Япония, а к Латинской Америке и Скандинавии.

В этом новом контексте риторический вопрос «почему Россия не Норвегия?» может быть переосмыслен в научном дискурсе как вопрос о тех ловушках и препятствиях, которые лежали и лежат на пути российской социокультурной модернизации.

В концептуальных рамках культурно-аналитического подхода модернизация понимается как трансисторический процесс, который содержит как универсальные принципы (например, идеальную модель прогрессивного развития культуры; ориентацию на общемировые тенденции), так и региональное разнообразие. Мы полагаем, что антиномия глобального и регионального развития становится одной из движущих сил современного мироустройства (Гусельцева, 2019).

Одновременно важную роль играют изменения, происходящие в контексте психологии повседневной жизни, латентные трансформации социальных отношений и системы ценностей, на основе которых наблюдательные и вдумчивые исследователи рисуют эскизы будущего. Среди прогрессивных трендов, так или иначе меняющих повседневный мир современного человека, обсуждаются глобализация, ведущая к планетарной идентичности («планета стала меньше, она принадлежит всем»), информатизация как культурно-технологический процесс, способствующий сетевой сплоченности и объединению человечества, скандинавизация поведения, проявляющаяся в смене социальных норм (Данилова & Шульман, 2017).

О латентной глобализации как норме культуры свидетельствует наблюдение А. А. Мовчана: «Мир интегрируется, английский становится единым мировым языком, культура — смесь англосаксонской с китайской и вкраплениями мелких региональных» (2019, с. 508). «Мы кричим о скрепах и самобытности, целые институты радеют о защите русского языка, но едим мы не свои блюда, носим не свою одежду, празднуем не свои праздники, наш алфавит основан на смеси греческого и латинского, наше право — в основе римское, наше государственное устройство — продукт развития западноевропейских традиций, наша система образования заимствована в Европе, наш язык почти полностью состоит из заимствований, большая часть которых сделана в последние 200 лет» (там же, с. 509).

С целью изучения причин успеха скандинавских государств всеобщего благоденствия обратимся к истории Норвегии и к анализу норвежского менталитета, представленному в исследовании Г. Скирбекка (2017). На примере истории норвежского общества данный автор убедительно показал взаимосвязь успехов модернизации с развитием и дифференциацией форм рациональности (там же). Для того же, чтобы выявить проблемы модернизации в России в мысленном плане, будем соотносить российский повседневный опыт с норвежской моделью.

В основу исследования Г. Скирбекка были положены разработки франкфуртской школы и концепция идеальных типов М. Вебера. При изучении процессов модернизации в Норвегии эти методологические предпосылки позволили избежать сразу двух крайностей, а именно: не выводить демократическую форму правления, «из универсального и внеисторического принципа, с одной стороны, и расплывчатого понятия „норвежских ценностей“ — с другой» (Скирбекк, 2017, с. 162). Лавируя между Сциллой универсального развития и Харибдой особого пути, Г. Скирбекк показал, что исследуемая проблема нуждается «в более конкретных описаниях (на понятийном среднем уровне), когда принципы и ценности размещаются исторически и истолковываются более определенно» (там же). Именно такой подход позволил изучить «особый опыт и процессы обучения, составляющие дополитические условия данного общества, вместо того чтобы оперировать расплывчатым понятием ценностей и абстрактными принципами» (там же).

Поставленный Г. Скирбеком в центр исследования вопрос об идентичности: «Что означает быть норвежцем и современным человеком?» (2017) — сфокусировал внимание на достижениях и особенностях модернизации скандинавских стран. Здесь важно напомнить, что норвежская экономика, как и российская, является нефтезависимой: Норвегия — «второй после России источник углеводородов для Европейского союза» (Мовчан, 2017). Между тем экономика современной Норвегии социально и экологически ориентирована, а промышленные предприятия отличаются высокими стандартами безопасности. Норвегия занимает третье место в мире по ВВП на душу населения. По данным сайта «Норвегия сегодня», высшее образование имеют 32,9% населения Норвегии. Средняя продолжительность жизни составляет 82 года. В экономической модели Норвегии найден баланс между рыночными механизмами (свобода, инициатива и инновации) и государственным регулированием (социально справедливое распределение доходов). «Все природные ресурсы в Норвегии находятся в государственной собственности. Государство предоставляет временные лицензии на добычу природных ресурсов» (Мовчан, 2017).

Значимой особенностью норвежской модернизации явилось то, что это был эволюционный, а не революционный процесс. В Норвегии не происходило революций, а стало быть, и реставраций; вместо этого наблюдалось плавное, постепенное, прогрессивное движение. Именно ориентация на общественное согласие и способность договариваться обеспечила стабильное развитие страны в ХХ в., когда в большинстве европейских государств приходили к власти радикальные (националистические и коммунистические) движения. В 1936 г. в Норвегии было принято пенсионное обеспечение. В 1940—1960-е гг. введены всеобщее медицинское страхование, система социальных выплат. К 1970 г. Норвегия оказалась вполне социальным государством (Мовчан, 2017).

Другой особенностью норвежской модернизации, отличавшей ее от южных европейских стран, явилось доминирование государства над рынком в распределении власти. Так, Г. Скирбекк показывает, что, в отличие от Англии и США, Норвегия не имела полной свободы рынка, здесь присутствовал государственный контроль над рынком; в отличие от Швеции и Дании, в Норвегии не было дворянского сословия; в отличие от Франции и Германии, влияние чиновников и государства уравновешивалось силой народных движений. Человеческий капитал подпитывался массовой образованностью, правовой грамотностью и владением собственностью. Все это создавало особые культурно-психологические факторы в развитии страны — чувство собственного достоинства, взаимное доверие и уверенность в образах будущего. Социальная структура населения в 1821 г. формировалась следующим образом: чиновники (элита, 0,2% от всего населения, которую составляли офицеры, юристы и теологи с университетским образованием), бюргеры (их сферы занятости включали рыболовство, лесничество, судоходство, добычу ископаемых и торговлю) и крестьяне (90% населения). Таким образом, Норвегия, как и другие доиндустриальные общества, была преимущественно аграрной страной, однако крестьяне оперировали широким спектром рациональности (правовой, научной, коммуникативной, аргументативной) и были широко представлены в Учредительном собрании. На примере Норвегии мы можем увидеть, какую роль в позитивном развитии страны играет качество человека (пресловутый человеческий капитал), которое достигается как доступностью всеобщего образования, так и (что менее очевидно) культурой и психологией повседневности, развитыми практиками аргументативной, коммуникативной и правовой рациональности.

Специфика Норвегии проявилась также в том, что важную роль в модернизации (в качестве ее предпосылок) сыграли идеи народного просвещения, конструктивное взаимодействие просвещенных чиновников (способных к самодисциплине и к самоограничению элит) и народных движений. Норвежское просвещение — пасторское и пасторальное — сформировалось из двух потоков: с одной стороны, деятельности лютеранских пастырей, а с другой — самодеятельности заинтересованных в образовании местных сообществ.

Кардинальное отличие Норвегии от России заключалось в том, что Норвежско-Датская монархия уже в конце XVIII в. во многих отношениях была правовым государством, управлявшимся «в основном просвещенными чиновниками» (Скирбекк, 2017, с. 17), а норвежские крестьяне являлись не крепостными, а собственниками и поголовно умели читать. Историк Кнут Хелле в «Истории города Бергена» писал: «В противоположность своим европейским собратьям норвежский крестьянин-арендатор был свободным человеком, который возделывал землю на свои средства согласно контракту, заключенному им с собственником земли как с юридически равноправным лицом» (цит. по: Скирбекк, 2017, с. 89). Подчеркнем: это происходило в XII в. (о том, что представлял собой в культурно-психологическом плане XII век в России, см. в трудах К. Д. Кавелина и Г. Г. Шпета (1989; 2008)), к тому же в Норвегии никогда не было крепостного права.

В качестве показательного примера, демонстрирующего значимость дифференцированной (здесь — правовой) рациональности, обратимся к событиям 1762 г., когда норвежские крестьяне выступили против Специального налога в Южном Вестланне. «Они аргументировали свою позицию, ссылаясь на законы и правила, сочетая, таким образом, интерпретативную и аргументативную рациональности» (Скирбекк, 2017, с. 93). В итоге крестьяне достигли успеха посредством сочетания организованного и мирного протеста с «силой наилучшего аргумента» (там же).

Таким образом, норвежские практики рациональности прокладывали дорогу социальному процессу, в котором вырабатывались правила повседневной жизни: например, определялось, как следует поступать в ситуации, где имеются разные точки зрения и интересы. Поступать же следовало так: обсуждать ситуацию и договариваться, а затем уважать совместно выработанные решения. Весьма прискорбно, что российская начальная школа не прививает элементарных социальных компетенций: вербально выражать свои интересы и потребности, формулировать позицию или мнение, приводить аргументы, выслушивать аргументацию противоположной стороны, находить консенсус, приходить к согласию. «Древненорвежское и древнеисландское общества на рубеже первого и второго тысячелетий характеризовались в большей степени законным управлением и умением договариваться — хевдинги и свободные бонды принимали участие в местных тингах» (Скирбекк, 2017, с. 121).

Итак, рациональность и право лежали в основе успехов норвежской модернизации. Противников и оппонентов здесь считали достойными уважения разумными людьми, которых можно убедить при помощи сильной аргументации. Законы и правовые процедуры воспринимались справедливыми и полезными для достижения согласия и общего блага. Таковы базовые культурно-психологические предпосылки демократического устройства социальной жизни. Каким же образом возникли эти культурно-психологические предпосылки? Они сформировались в практиках повседневного общения, в процессе самоорганизации, согласно известному в российской психологии принципу: в творческой деятельности рождается творец.

Важно отметить, что модернизация — неоднородный и многомерный процесс. Она включает в себя индустриализацию, секуляризацию, нациестроительство, трансформацию идентичности, становление субъектности и гражданственности, изменения в законодательстве и реформы образования. Причем эти стороны общемодернизационного процесса развиваются с разной скоростью. Показательно, что в отечественной истории реформаторы в наименьшей степени обращали внимание как раз на культурно-психологические и ценностные аспекты модернизации (Асмолов & Гусельцева, 2019a; Шпет, 2005). Тогда как именно завершенная модернизация осуществляет антропологический (гуманитарный и гуманистический) поворот: переход от модели «человек для государства» (человек как средство в интерпретации И. Канта) к иной модели взаимоотношения индивидуального и социального: «государство для человека» (человек и его развитие как цель).

Глобальные тенденции гуманизации в естественноисторическом процессе нашли отражение в разного рода исследованиях — от И. Гердера (1977) до С. Пинкера (2018). В исследовании же Н. Элиаса «Общество индивидуумов» (2001) прослеживалось постепенное преодоление парадигмы конфликта (идущей от учений Т. Гоббса, Дж. Ст. Милля, Г. Спенсера, Ч. Дарвина) парадигмой взаимопонимания, где, с одной стороны, общество стремится отформатировать индивидуальность своих членов, а с другой — люди творят социальную жизнь посредством самодеятельности, межличностных и групповых взаимодействий. В модернизированном (и ставшем постмодерновым) обществе индивидуализация предполагает прокладывание собственного жизненного пути, выбор идентичности и принятие ответственности за полученные результаты. Быть индивидуумом — означает «не обвинять никого в собственных страданиях, искать причины… поражений …в собственной лености и праздности», быть деятельным и проявлять больше усердия (Бауман, 2008, с. 46).

Итак, исторически Норвегия представляла собой страну, в которой культивировались традиции образования (тогда как одним из факторов неуспешности российской модернизации Г. Г. Шпет (2008) считал пренебрежение элит гуманитарной стороной просвещения).

Широкий спектр рациональностей составил основу норвежского менталитета (понимая под последним состояние умов). В практиках повседневной жизни формировались интерпретативная (способность трактовать тексты) и аргументативная (способность формулировать и отстаивать свои позиции) рациональности. Важную роль здесь играло также чувство собственного достоинства, базирующееся на праве частной собственности (защита которой требовала развития правовой рациональности).

Самоорганизация древнескандинавского общества проявлялась в том, что и текущие вопросы решались, и законы устанавливались, и короли выбирались посредством народного собрания под открытым небом — тинга. Региональные законы предшествовали королевским. Это означало, что скандинавский тип государственности складывался посредством децентрализации и системы договоренностей между регионами, а не централизации и контроля. Если законы принимаются таким образом, что крестьяне участвуют в их обсуждении и вносят поправки, то тем самым воспитывается и уважение к закону: в повседневных демократических практиках (тренирующих аргументативную и правовую рациональности) рождается демократическое государство. «В норвежском языке сохранилась поговорка с древних времен — страна создается законом» (Скирбекк, 2017, с. 78). Для защиты своих интересов норвежские крестьяне апеллировали к закону и достигали в этом успеха. Правовой рациональности норвежских крестьян отвечало самоограничение элиты. Таким образом, не принуждение и верховный контроль, не грубая сила, а рациональность и повседневные практики договоренностей продвигали страну вперед. Права крестьян были закреплены в древненорвежских законах: право на одаль — наследование собственности, земли и хутора; право на сопротивление нерегулярным и необоснованным налогам.

В практиках повседневной жизни норвежских крестьян развивались:

1. умение договариваться, решать проблемы посредством открытого обсуждения и консенсуса, а не манипуляций и насилия;
2. знание законодательства и способность аргументированно отстаивать собственные позиции (это делало востребованной грамотность, вело к осознанию образования как ценности);
3. навыки самоорганизации (сочетание личной автономии и солидарности, готовность создавать организации и действовать совместно).

Таким образом, культурно-психологический ресурс норвежской повседневности включал коммуникативную, инструментальную, интерпретативную и аргументативную рациональности. Общество, в котором культивируется уважение к мнению противников и оппонентов, с одной стороны, учитывает позиции меньшинства, тем самым предотвращая конфликты, а с другой — его элиты способны к компромиссу и самоограничению. На этом повседневном фундаменте произрастает не только культура парламентаризма, но и солидарность, и взаимная ответственность.

В эволюции государств представлены полярные модели интеграции общества — мобилизация и модернизация. Первый путь проходят авторитарные режимы, работающие с образами врага и ищущие опору в архаическом сознании (делящем мир на «своих» и «чужих»). Демократический путь предполагает ставку на развитие человека (представление о его разумности и цивилизованности) и достижение общественного согласия посредством обсуждений, компромиссов и договоренностей.

Местное демократическое самоуправление было официально введено в Норвегии в 1837 г. Там, где российские элиты выбирали лояльность, в Норвегии культивировали критичность. Там, где в России действовала логика все запретить, в Норвегии стремились договориться. В этой связи отметим, что еще в ХIХ в. российский публицист и педагог В. Я. Стоюнин сформулировал приоритетные задачи российского образования в качестве культивирования самостоятельности общественной жизни, выделив факторы низовой социокультурной модернизации — земство, самоуправление и свободный труд. «Свободный труд, общественное самоуправление, наука и гласность» (1991, с. 151) — это основы, на которых лучше всего произрастает гражданское общество. Прервать же дурную традицию «исторического русского произвола», по мысли автора, призвана школа, формирующая «высшее понятие о человеке» и его достоинстве. Одна из основных проблем российской школы заключалась в примате сословных интересов над гражданскими и человеческими (там же).

В этом контексте именно скандинавская модель представляет перспективный ориентир для современной модернизации России, соединяя необходимые для раскрытия потенциала страны демократические принципы и востребованные в России ценности социальной справедливости. К тому же существенную роль в этой модернизационной модели играет значимость сферы образования. «Типично скандинавские феномены — народное образование и народное просвещение — стали постепенно решающим фактором формирования более эгалитарного общества» (Скирбекк, 2017, с. 28).

Однако эти особенности норвежского просвещения мы рассмотрим уже во второй части нашей статьи.

1. Аджемоглу Д., Робинсон Дж. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты. М.: АСТ, 2016.

2. Андрейчук С.В. Почему Россия — не Голландия // Медиапроект «Соль»: жизнь регионов России в зеркале СМИ. 2017. [Электронный ресурс]. (дата обращения: 14.11.2019).

3. Асмолов А.Г., Гусельцева М.С. О ценностном смысле социокультурной модернизации образования: от реформ — к реформации // Вестник РГГУ. Серия «Психология. Педагогика. Образование». 2019. № 1. С. 18−43. doi: 10.28 995/2073−6398−2019−1-18−43.

4. Берулава А.Г., Нижегородцев Р.М. Скандинавская модель экономического роста: уроки для России // Альтернативы. 2011. № 4. С. 124−131.

5. Ветрова Е.К., Кабанова Е.Е., Богачева Т.В. Особенности скандинавской модели экономики // Социально-экономические явления и процессы. 2017. Т. 12. № 2. С. 36−41. doi: 10.20 310/1819−8813−2017−12−2-36−41.

6. Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977.

7. Гудков Л.Д. Абортивная модернизация. М.: РОССПЭН, 2011.

8. Гумбольдт В. О пределах государственной деятельности. М.: Социум; Три квадрата, 2003.

9. Гусельцева М.С. Психология повседневности в свете методологии латентных изменений. Монография. М.: Акрополь, 2019.

10. Гусельцева М.С. Рациональность как проблема современности // Вестник РГГУ. Серия «Психология. Педагогика. Образование». 2020. № 2. С. 12−31.

11. Гусельцева М.С., Асмолов А.Г. Растущий человек в антропологической перспективе: от депривации образов будущего к рождению свободы // Мир психологии. 2019. № 4. С. 11−25.

12. Данилова А., Шульман Е. Современная молодежь — самое правильное из всех поколений, какие только можно себе представить // Pravmir.ru. 2017. [Электронный ресурс]. (дата обращения: 13.04.2019).

13. Кавелин К.Д. Наш умственный строй. М.: Правда, 1989.

14. Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу / под ред. Л. Харрисона, С. Хантингтона. М.: Московская школа политических исследований, 2002.

15. Лебедева Н.М. Ценности культуры и развитие общества. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2007.

16. Межуев В.М. Идея культуры. Очерки по философии культуры. М.: Университетская книга, 2012.

17. Мовчан А. Норвегия: нефть, вода и всеобщее благоденствие // Мовчан А., Зотин А., Григорьев В. Сравнительная история нефтезависимых экономик конца XX — начала XXI века. М.: Московский центр Карнеги, 2017.

18. Мовчан А.А. Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума. М.: Альбина Паблишер, 2019.

19. Нуреев Р.М. Экономика развития: модели становления рыночной экономики. М.: Инфра-М, 2013.

20. Овчинников В. Почему Россия не Норвегия? // Проза.ру. 2018. [Электронный ресурс]. (дата обращения: 13.11.2019).

21. Павлов А.В. Постмодернизм. Как социальная и культурная теория объясняют наше время. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2019.

22. Парфенов Л.Г. Почему Россия не Финляндия? // ЭкоДело. 2011. 12 апреля. [Электронный ресурс]. (дата обращения: 12.04.2019).

23. Парфенов Л.Г. Мы пока не сложившаяся цивилизация // Бумага. 2014. 22 сентября. [Электронный ресурс]. (дата обращения: 12.04.2019).

24. Паршев А. П. Почему Россия не Америка. Книга для тех, кто остается здесь. М.: АСТ, Астрель, 2006.

25. Рубинштейн С. Л. Человек и мир. М.: Наука, 1997.

26. Рувинский В. Почему Россия не Норвегия? Два принципиально разных способов распорядиться нефтяной рентой // Ведомости. 2017. [Электронный ресурс]. (дата обращения: 13.11.2019).

27. Салтыкова М. В. Почему Россия не Финляндия // Новости науки в НИУ ВШЭ. 2011. [Электронный ресурс]. (дата обращения: 15.11.2019).

28. Сальберг П. Финские уроки. История успеха реформ школьного образования в Финляндии. М.: Издательский дом «Классика-XXI», 2015.

29. Ситников А. Скандинавский социализм: Полноценное финансирование образования способствует успехам национальных экономик // Свободная пресса. 2016. [Электронный ресурс]. (дата обращения: 11.10.2019).

30. Скирбекк Г. Норвежский менталитет и модерность. М.: РОССПЭН, 2017.

31. Смирнов И. Ю. А чем Россия не Нигерия? М.: Фонд «Либеральная миссия», 2006.

32. Степин В. С. Теоретическое знание: Структура, историческая эволюция. Москва: Прогресс-Традиция, 2000.

33. Стоюнин В. Я. Избранные педагогические сочинения. М.: Педагогика, 1991.

34. Травин Д. Крутые горки XXI века: Постмодернизация и проблемы России. СПб.: ЕУСПб, 2015.

35. Тощенко Ж. Т. Травма и антиномия — новые черты общественного сознания и поведения в современной России // Журнал социологии и социальной антропологии. 2015. Т. 18. № 1. С. 23−50.

36. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. Москва: Весь мир, 2003.

37. Харрисон Л. Главная истина либерализма. М.: Новое издательство, 2008.

38. Харрисон Л. Евреи, конфуцианцы и протестанты. Культурный капитал и конец мультикультурализма. М.: Мысль, 2014.

39. Хелантера А., Оллус С.-Э. Почему Россия не Финляндия. Сравнительный анализ конкурентоспособности. М.: Институт экономики переходного периода, 2004.

40. Химанен П., Кастелс М. Информационное общество и государство благосостояния: Финская модель. М.: Логос, 2002.

41. Швырев В. С. Рациональность как ценность культуры. Традиция и современность. Москва: Прогресс-Традиция, 2003.

42. Шпет Г. Г. Философско-психологические труды. М.: Наука, 2005.

43. Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии. Часть I. М.: РОССПЭН, 2008.

44. Элиас Н. Общество индивидуумов. М.: Праксис, 2001.

45. Andersen T. M., Holmström B., Honkapohja S., Korkman S., Söderström H. T., Vartiainen J. The Nordic Model. Embracing globalization and sharing risks. Helsinki: Taloustieto Oy, 2007.

46. Einhorn E. S., Logue J. Modern Welfare States: Politics and Policies in Social Democratic Scandinavia. New York: Praeger, 1989.

47. Eisenstadt S. Multiple modernities // Daedalus. 2000. Vol. 129 (1). P. 1−29.

48. Pinker S. Enlightenment Now: The Case for Reason, Science, Humanism, and Progress. London: Penguin, 2018.